Сони на него щерится ящерообразное существо с огненно-красной чешуёй, – с шеи свисают тряпочные лохмотья. Оно распухает на глазах и этим отодвигает столик всё дальше, – на стене растёт безобразная тень. Мужчина вздрагивает, отъединяется от девушки и, дёргая пятками, отползает к стене. Всё происходит молча. К запаху мёда и лаванды, источаемому свечами, примешивается металлический привкус мучительной смерти.

«А ты что думал, мальчик? Что тебе тогда примерещилось?»

Чудовище, только недавно бывшее хрупкой, плачущей Соней с удивительной лёгкостью покидает расплющенное в лепёшку кресло и грациозно склоняется над сладкой парочкой, попутно завершая свою трансформацию в приземистого Дракона: в воздухе со звуком хлыста разворачивается и приземляется на паркет длинный хвост, тут же найдя опору для нападения; с шелестом за спиной расправляются два перепончатых крыла, задев висящую под потолком люстру, и с резким хлопком складываются обратно, погасив стоящие на столике свечи – две из трёх.

Девушка пребывает в сладкой полудрёме, – плотная повязка всё ещё держится на глазах.

«С неё и начнём. А этот никуда не денется – влепился в стену, выпучил глаза».

Изо рта Дракона тягучей сосулькой вытекает и капает на пол слюна. Он нависает над девушкой и наклоняет голову то вправо, то влево, примеряясь для аппетитного «кусь».

Та блаженно стонет и переворачивается на бок, выпростав ногу из-под одеяла. На её молочном бедре красуется внушительная татуировка змеи, – треугольная морда хищно осклабилась, тело и хвост многократно изогнуты.

Завидев рисунок, ящер растерянно моргает и, присев на задние лапы, до зубовного хруста сжимает челюсти.

«Слу-у-ушай! – проигрывается в голове знакомый голос, срывающийся на радостный фальцет. – Мне таку-у-ую тату-у-уху набили! Закачаешься! Настоящую анаконду!»

«Ириска?»

Девушка замирает и начинает дышать прерывисто. Приподнявшись на локте, настороженно спрашивает:

– Кто здесь? – ну точно, это она, Ириска!

Трогает рукой тугую повязку, тянется к узлу на затылке.

«О, чё-ё-ёрт! – взвизгивает Глория. – Уходим!»

Музыка достигает апогея, взрывается заключительными аккордами и обрывается на излёте. Тихо трещит на столике одинокая свеча, – ящер взмахивает крыльями, задувая её порывом ветра, и уменьшается в размерах, обращаясь обратно в Соню.

В странном оцепенении она разворачивается, подбирает с пола свою одежду и быстро выходит в прихожую.

«Цветок?»

«Ну он же сейчас по адресу, верно?» – констатирует Глор.

Сумку – на плечо, сапоги и пуховик – под мышку, и – босиком, ненадолго задержавшись у вешалок, она выходит из квартиры, неслышно закрыв за собою дверь.

…Ириска, провозившись с узлом, наконец стаскивает повязку и осторожно оглядывается по сторонам. На криво стоящем столике тихо дымятся потухшие свечи. Мужчина с неописуемым ужасом на лице сидит у стены, плотно вжавшись в неё лопатками.

И через пару минут в подъезде, на фоне гудящего лифта слышится протяжный звериный вой.

Глава 34

Когда всё потеряно, ты становишься совершенно свободным и очень опасным человеком.

В тряпичных лохмотьях, увешанная вещами, как новогодняя ёлка игрушками, Соня оказывается снаружи: побелевшие до одури пальцы сжимают разорванные чулки, сумка болтается на голом плече, под мышкой зажат пуховик с сапогами. Цементный пол холодит, песчинками колет подошвы ног.

Торопливо, на цыпочках, она уносится на пожарную тёмную лестницу, спускается на два пролёта, и там силы оставляют её: сумка неуклюже плюхается на пыльный пол, и Соня, выронив всё остальное, нелепо оседает поверх сама. Из носа запоздало сочится кровь, и она слизывает её языком – упругим и длинным, раздвоенным на конце. Солоноватый вкус разливается сочным приятием.

Внутри шахты шумит деловито лифт, – кто-то едет в свой тёплый уютный дом. Соня утыкается лицом в колени. Хищная боль догоняет стремительно, набрасывается стаей изголодавшихся крыс. Заунывный вой разливается гулом, и стены вторят ему, отзываясь раскатистым эхом.

– Это невозможно… Невозможно… За что?! – хрипит она так, что на шее вибрируют вены. – За что ты со мною так?!

Ей всё ещё чудятся хлёсткие удары плети, перед глазами – точёная фигурка Ириски, и он, чёртов сукин сын, заботливо укрывающий её одеялом… Нежно целующий в плечико…

– Как же так? – Соня откапывает помятое и сотни раз перечитанное письмо. – Вот же, вот… Он написал, что любит! – она щурится на скудные строчки, пытаясь впотьмах разглядеть слова.

Рядом из черноты прорастает силуэт запыхавшейся Глор.

– Прости, замешкалась… – ничтоже сумняшеся она сгибается калачом, лижет себе под хвостом и, закончив короткую гигиеническую процедуру, с гордостью заявляет:

– В ботинки ему нассала.

– О-о-о… – Соня стонет от смеха.

Глория деловито осматривает её:

– Ну и видон у тебя, Софи. Одевайся и валим отсюда, – и она тает в воздухе, наглядно продемонстрировав – как.

Соня освобождается от остатков платья, натягивает колготки, надевает серое платье и свитер, – как чувствовала, что взяла не зря. Пуховик, сапоги. Пихает в сумку тряпьё и чулки, – поглубже, словно опасные улики, – и торопливо бежит по лестнице вниз. Там она отворяет было подъездную дверь, но затем разворачивается и, зловеще сверкая глазами, подходит к почтовым ящикам.

Издав зубами леденящий скрип, она достаёт из сумки пакет с конфетами и дырявит его пальцем. Вот и крышка с номером ненавистной квартиры. С лёгкостью выломав замок, Соня горстями, словно в ненасытную пасть пихает туда конфеты, – отдельные выпадают наружу.

– Жри… тварь! – она заталкивает их все, вместе с пакетом – получается под завязку. Придавливает с усилием крышкой.

Выходит на улицу.

Чёрная одежда растворяет её в ночи, делая незаметной. Она идёт по заледеневшей тропе, скользит, пару раз даже падает, но поднимается вновь, судорожно вцепившись руками в сумку. Выдыхаемый воздух клубится над головой, точно дым из трубы паровоза. А вон впереди железка, которая делит пополам их районы на жизнь и смерть.

Знаки. Они же были. Они складывались задолго до этого в непонятную для неё мозаику, и с каждым пазлом картинка становилась всё чётче. А она не хотела видеть.

Эти светлые волосины по всей квартире. Эта открытка с косатками и корявый Ирискин почерк. Схема, нарисованная на той бумажке. Туфельки цвета «пыльной розы». И если бы она дала ему рассказать тогда про свою «бывшую», которая оказалась вполне себе «настоящей»! И Глория! Она говорила!

Под эти мысли Соня на полном ходу врезается в щуплого, остроносого парня, идущего ей навстречу. Он разглядывает её сквозь толстые стёкла старомодных очков и взволнованно спрашивает:

– Девушка, можно с Вами познакомиться?

Может, ищет себе проститутку на ночь. Встретил, небось, Новый год один и проникся этим отстойным чувством. Уставшим взглядом Соня утыкается ему между глаз, в мостик черепаховых очков.

– Что? – переспрашивает она так, словно сорвала голос, сидя в яме и безуспешно пытаясь докричаться до помощи.

Её гнетущее состояние окутывает парня с головы до ног и придавливает такой неподъёмной тяжестью глухого отчаяния, что он невольно пятится. На её лице ясно написано: «Сожру… заживо».

– Простите, – он огибает её, проваливаясь по колено в сугроб, но она, вцепившись в лацкан пальтишка крючковатой рукой, притягивает его, словно хамелеон, липким языком поймавший добычу.

– Сигареты есть? – от её жаркого дыхания толстые стёкла очков парня запотевают и тут же покрываются изморозью.

– Д-д-да-да! – парень суматошно извлекает из кармана початую пачку сигарет и коробок спичек. – Держите. Вот, – и дрожащей рукой, на ощупь, втискивает их между стальными пальцами, держащими его за грудки.

Соня аккуратно принимает сигареты и спички… ослабляя хватку, отпуская его. Парень мучительно сглатывает, пятится и улепётывает прочь, дёрганно поправляя очки и многократно оглядываясь.

– Спасибо, – басит ему Соня вслед. Сплёвывает в снег розовую слюну. И продолжает свой прерванный путь.

Так вот, про пазлы… Они складывались постепенно. И, наконец – сегодня – наступил момент, когда пустых мест почти не осталось. Предчувствие не обмануло, – она же помнит тот мятный холодок под рёбрами, – но захотелось убедиться во всём самой.

Вот и получила сполна.

Впереди пустая тропа утыкается в рельсы. Морозный воздух обжигает лёгкие, от солоноватого привкуса на языке подташнивает. Последние несколько шагов Соня преодолевает, пафосно разговаривая с болью:

– Боль! Я тебя уважаю, будь. Давай же, давай свой опыт – сильный, достойный опыт. Я смогу пережить тебя,